Поддержите нас и купите книгу Волна (том 1) в мягком переплёте.
Новый перевод. Обновлено: 11.09.2016
11 февраля 1995 года
В: (Л) Ранее мы уже читали о восприятии в книге УспенскогоTertium Organum. Было ли это достаточно точным описанием нашего восприятия и восприятия второй плотности?
О: Да.
В: (Л) Хорошо, перепрыгнем далее к восприятию четвёртой плотности: является ли восприятие четвёртой плотности…
О: Ждите и увидите.
Прежде чем я перейду к нашей дискуссии с кассиопеянами, я хотела бы процитировать отрывок из книги Успенского о восприятии существ второй плотности, поскольку этот вопрос будет ещё подниматься в этой главе, и читателю может быть интересно узнать, что в ней говорится. Каждому читателю, вероятно, хочется узнать, почему и как именно это сложилось, то есть, как и почему мы живём в мире с таким широким разбросом восприятий, оказывающих на нас настолько большое влияние, что мы можем жить и передвигаться среди существ, которых мы не способны воспринимать.
Существует также проблема понимания того, каким может стать наше восприятие после перехода в четвёртую плотность, и мы хотели бы получить ответ на этот вопрос. Так что, возможно, в своих размышлениях на эту тему Успенский оставил некие подсказки, хотя вполне очевидно, что не всё в его идеях верно.
На самом деле, Арк и я довольно долго дискутировали о том, нужно ли включать этот сегмент, поскольку Арк считал, что в «научных аргументах» Успенского были серьёзные упущения. Арк говорит, что их никоим образом нельзя назвать научными, и что Успенский делает предположения и утверждения без каких-либо доказательств.
Это, вероятно, правда, однако цель этого отрывка — намекнуть на возможные расхождения между восприятием окружающего мира людьми и животным, чтобы у нас была некая основа для дальнейших рассуждений.
Отрывок будет довольно длинный, но я просто не знаю, как его можно сократить, не упустив при этом чего-то важного. Несмотря на то, что язык довольно устаревший, поскольку книга была написана в 1920-х годах или ранее, Успенский довольно чётко и экономично выбирает слова, и лишь немногие из них излишни. Тем не менее, конечный результат будет таковым, что даже те, кто не может просто пойти и купить себе книгу, смогут хорошо понять, о чём идёт речь, когда мы говорим о восприятиях в различных плотностях. И я хочу передать именно эту идею различий, а не подробности, описываемые Успенским. Поэтому прошу прочитать этот отрывок, даже если вы вначале не увидите взаимосвязи и, возможно, удивитесь некоторым идеям, которые начнут появляться!
Из книги Tertium Organum
Основной единицей нашего восприятия является ощущение. Ощущение есть элементарная перемена в состоянии сознания, производимая, как нам кажется, какой-нибудь переменой в состоянии внешнего мира по отношению к нашему сознанию или переменой в состоянии нашего сознания по отношению к внешнему миру. …Для нас достаточно определить ощущение как элементарную переменную в состоянии внутренней жизни. Испытывая ощущение, мы предполагаем, что оно является, так сказать, отражением каких-то изменений во внешнем мире.
Испытанные ощущения оставляют известный след в нашей памяти. Накопляясь, воспоминания ощущений начинают сливаться в сознании в группы по сходству, ассоциироваться, слагаться, противополагаться. Ощущения, испытываемые обыкновенно в близкой связи одно с другим, будут возникать в памяти в такой же связи. И постепенно из воспоминаний ощущений образуются представления.
Представления — это, так сказать, групповые воспоминания ощущений. При образовании представлений ощущения группируются по двум ясно выраженным направлениям. Первое направление по характеру ощущений — так, ощущения жёлтого цвета будут соединяться с другими ощущениями жёлтого цвета, ощущения кислого вкуса с другими ощущениями кислого вкуса; и второе — по времени получения ощущений.
Когда в одну группу, образующую одно представление, входят разнообразные ощущения, испытанные одновременно, тогда воспоминание определённой группы ощущений приписывается общей причине. «Общая причина» проецируется во внешний мир как объект, причём предполагается, что данное представление отражает в себе реальные свойства этого объекта.
Такое групповое воспоминание есть представление, например представление дерева — этого дерева. В группу входит зелёный цвет листьев, их запах, тень, шум ветра в ветвях и пр., и пр. Все это, вместе взятое, образует как бы фокус лучей, идущих из сознания, постепенно наводимый на внешний объект, иногда плохо, иногда хорошо совпадая с ним.
В дальнейшем усложнении психической жизни с воспоминаниями представлений происходит то же самое, что с воспоминаниями ощущений. Накопляясь, воспоминания представлений или «образы представления» ассоциируются по самым разнообразным линиям, слагаются, противополагаются, образуют группы и в конце концов дают понятия.
Так, из различных, испытанных в разное время (в группах) ощущений у ребёнка возникает представление дерева (этого дерева), а затем из образов представления разных деревьев образуется понятие дерева, то есть не этого дерева, а дерева вообще. Образование понятий ведёт за собой образование слов и появление речи.
Речь состоит из слов, каждое слово выражает понятие. Понятие и слово, в сущности, одно и то же, — только одно (понятие), так сказать, внутренняя сторона; другое (слово) — наружная. Слово (понятие) есть алгебраический знак вещи.
В нашей речи слова выражают понятия или идеи. Идеями называются понятия более широкие, не представляющие группового знака однородных представлений, а охватывающие группы разнородных представлений или даже группы понятий; таким образом, идея есть сложное или отвлечённое понятие.
В настоящий момент у обычного человека, рассматриваемого в качестве стандарта, есть три единицы психической жизни — ощущение, представление и понятие.
Дальнейшее наблюдение показывает нам, что в некоторых людях в определённые моменты появляется четвёртая единица их психической жизни, которую различные авторы и школы называют разными именами, но в которой элемент восприятия идей всегда связан с эмоциональным элементом. Теперь, если идея Канта верна, если пространство с его характеристиками есть свойство нашего сознания, а не внешнего мира, то трёхмерность мира должна так или иначе зависеть от настоящего устройства нашего психического аппарата.
Вопрос конкретно можно поставить так: в каком отношении к трёхмерной протяжённости мира стоит тот факт, что в нашем психическом аппарате имеются, и именно в указанном отношении, — ощущения, представления и понятия?
Мы обладаем таким психическим аппаратом, и мир трёхмерен. Как доказать, что трёхмерность мира зависит от такого устройства нашего психического аппарата?
Если бы мы могли изменить свой психический аппарат и увидели бы при этом, что изменился мир кругом нас, то это было бы для нас доказательством зависимости свойств пространства от свойств нашего сознания. Например, если бы мы могли к трём существующим у нас единицам психической жизни прибавить четвёртую, то есть сделать высшую интуицию, существующую сейчас только в зачаточном виде, такой же определённой, точной и действующей согласно нашей воле, как понятие, — и если бы при этом увеличилось число характеристик пространства, то есть если бы пространство из трёхмерного стало четырёхмерным, — то это подтвердило бы наше предположение и доказало бы идею Канта, что пространство с его свойствами является формой нашего чувственного восприятия.
Или если бы мы могли уменьшить число единиц в нашей психической жизни и произвольно лишить себя или другого человека понятий, оставив психику действовать только представлениями и ощущениями, — и если бы при этом уменьшилось число характеристик пространства в окружающем мире, то есть если бы мир для испытуемого субъекта стал из трёхмерного двумерным, а при дальнейшем ограничении психического аппарата, то есть при лишении субъекта и представлений — одномерным, — то это подтвердило бы наше предположение, и мысль Канта могла бы считаться доказанной.
Таким образом, экспериментально идея Канта была бы доказана, если бы мы убедились, что для существа, обладающего одними ощущениями, — мир одномерен; для существа, обладающего ощущениями и представлениями, — мир двумерен; и для существа, обладающего сверх понятий и идей ещё высшими формами познания, — мир четырёхмерен.
То есть, говоря яснее, положение Канта о субъективности представления пространства можно бы было считать доказанным:
а) если бы для существа, обладающего одними ощущениями, весь наш мир со всем его разнообразием форм казался одной линией; если бы Вселенная этого существа имела одно измерение, то есть если бы это существо было одномерным по свойствам своего восприятия; и
б) если бы для существа, кроме способности испытывать ощущения обладающего ещё способностью образовывать представления, мир имел бы двумерную протяжённость, — то есть если бы весь наш мир с голубым небом, с облаками, с зелёными деревьями, с горами и с пропастями — казался ему одной плоскостью; если бы Вселенная этого существа имела только два измерения, то есть если бы это существо было двумерным по свойствам своего восприятия.
Короче — положение Канта будет доказано, если мы увидим, что число характеристик мира изменяется для субъекта в зависимости от изменения его психического аппарата.
К сожалению, такой опыт проделать невозможно, — мы не умеем ограничивать произвольно свой или чужой психический аппарат обычными средствами, находящимися в нашем распоряжении. Эксперименты по расширению умственных характеристик существуют, но по многим причинам они недостаточно убедительны. Главная причина заключается в том, что расширение умственных способностей производит в нашем внутреннем мире столько нового, что это новое маскирует любые изменения, которые одновременно происходят в нашем обычном восприятии мира. Мы чувствуем новое, но не можем точно определить различие.
Целый ряд учений, а также религиозных и философских доктрин имеет своей явной или скрытой целью именно такое расширение сознания. Это — цель мистицизма всех времён и всех религий, цель оккультизма, цель Восточной йоги. Но вопрос расширения сознания требует специального изучения.
Между тем, чтобы доказать сделанное выше утверждение об изменении мира в результате изменения мыслительного аппарата, достаточно исследовать гипотезу о возможности меньшего числа умственных характеристик.
Если мы не знаем, как провести эксперименты в этом направлении, то, возможно, удастся осуществить наблюдение. Мы должны поставить вопрос: нет ли на свете существ с психикой ниже нашей в нужном нам отношении?
Существа с психикой ниже нашей, несомненно, есть. Это — животные. Говоря вообще, в чём заключается отличие психики животного от психики человека — мы знаем очень плохо; в обычной «разговорной» психологии не знаем совсем. Обыкновенно мы совсем отрицаем у животных рассудок или, наоборот, приписываем им свою собственную психологию, только «ограниченную», но как и в чём, мы не знаем, и тогда мы говорим, что у животных не разум, а инстинкт, то есть как будто какой-то не сознающий себя, а автоматический аппарат. Вообще, что именно значит инстинкт, мы представляем себе очень плохо. Я говорю сейчас не только о популярной, но также и о «научной» психологии.
Давайте, однако, попробуем разобраться, что такое инстинкт, и какова психика животного. Прежде всего рассмотрим действия животного и определим, чем они отличаются от наших. Если это действия инстинктивные, то что это значит?
Мы различаем у живых существ действия рефлективные, инстинктивные, сознательные и автоматические. Рефлективные действия — это просто ответы движением, реакции на внешние раздражения, происходящие всегда одинаковым образом, безотносительно к полезности или неполезности, к целесообразности или нецелесообразности их в данном случае. Начало их и их законы вытекают из простой раздражаемости клетки.
Что такое раздражаемость клетки, и каковы эти законы?
Раздражаемостью клетки называется её способность отвечать движением на внешние раздражения. Опыты с простейшими живыми одноклеточными организмами показали, что раздражаемость действует в строго определённых законах. Клетка отвечает движением на внешнее раздражение. Сила ответного движения увеличивается при увеличении силы раздражения, но точной пропорциональности установить не удалось. Для того чтобы вызвать ответное движение, раздражение должно быть достаточно сильно. Всякое испытанное раздражение оставляет в клетке некоторый след, делающий её более восприимчивой к новым раздражениям. Это мы видим из того, что на повторное раздражение одинаковой силы клетка отвечает более сильным движением, чем на первое. И если раздражение повторяется дальше, то клетка будет отвечать на них все более и более сильными движениями, до определённого предела. Дойдя до этого предела, клетка как бы устаёт и начинает на то же самое раздражение отвечать все более и более слабыми реакциями. Клетка как бы привыкает к раздражению. Оно делается для неё частью постоянного окружающего, и она перестаёт на него реагировать, так как она вообще реагирует только на перемены постоянных условий. Если с самого начала раздражение настолько слабо, что оно не вызывает ответного движения, то оно все-таки оставляет в клетке некоторый невидимый след. Это мы видим из того, что, повторяя эти слабые раздражения, можно добиться того, что клетка начнёт реагировать на них. Таким образом, в законах раздражаемости мы видим как бы зачатки способностей памяти, усталости и привычки. Клетка производит иллюзию если не сознающего и рассуждающего, то во всяком случае помнящего, привыкающего и устающего существа.
Если нас почти способна обмануть клетка, то насколько легче обмануть нас животному с его сложной жизнью. Но вернёмся к анализу действий.
Рефлективными действиями организма называются такие действия, в которых или весь организм, или его отдельные части действуют «как клетка, то есть в пределах закона раздражаемости. Такие действия мы наблюдаем и у человека, и у животных. Человек весь вздрагивает от неожиданного холода или прикосновения. Его веко мигает от быстрого приближения или прикосновения какого-нибудь предмета. Свободно висящая нога сидящего человека дёргается вперёд от удара по сухожилию ниже колена. Эти движения совершаются помимо сознания, и могут даже совершаться вопреки сознанию. Обыкновенно сознание воспринимает их как уже совершившийся факт. И эти движения не обязательно целесообразны. Нога все равно дёрнется вперёд от удара по сухожилию, даже если перед ней будет находиться нож или огонь.
Инстинктивными действиями называются действия целесообразные, но совершаемые без осознания выбора и без осознания цели.
Они появляются с возникновением чувственного тона ощущения, то есть с того момента, когда с ощущением начинает быть связано сознаваемое чувство удовольствия или боли.
Действительно, до появления человеческого интеллекта, во всем животном царстве действия управляются стремлением получить или удержать наслаждение или избежать боли. Мы можем совершенно уверенно сказать, что инстинкт есть удовольствие-боль, которое, как положительный и отрицательный полюсы электромагнита, толкая и притягивая животное то в ту, то в другую сторону, заставляет его совершать целые сложные ряды действий, иногда настолько целесообразных, что они кажутся сознательными; и не только сознательными, но основанными на предвидении будущего, на каком-то почти ясновидении, как перелёты птиц, витье гнёзд для не появившихся ещё птенцов, нахождение дороги на юг осенью и на север весной и т. п. Но все эти действия в действительности объясняются одним инстинктом, то есть подчинением удовольствию-боли.
В течение периодов, в которых тысячелетия могут считаться днями, путём отбора у всех животных выработался тип, живущий в соответствии с таким подчинением. Это подчинение целесообразно, то есть результаты его ведут к нужной цели. Почему это так — вполне понятно. Если бы чувство удовольствия проистекало от чего-то вредоносного, данный вид не смог бы выжить и скоро бы вымер. Инстинкт — руководящий фактор его жизни, но лишь до тех пор, пока инстинкт целесообразен. Как только он перестаёт быть целесообразным — он делается руководящим фактором смерти, и вид быстро вымирает. Обычно удовольствие-боль приятно и неприятно не для той пользы или вреда, которые оно приносит, а вследствие этого. Влияния, оказавшиеся полезными для данного вида во время растительной жизни, с переходом в животную начинают ощущаться как приятные, а вредные влияния — как неприятные. У двух разных видов одно и то же влияние — скажем, известная температура — может быть для одного полезным и приятным, для другого вредным и неприятным. Ясно поэтому, что подчинение «удовольствию-боли» должно быть целесообразно. Приятное приятно, потому что оно полезно, неприятное неприятно, потому что оно вредно.
Следующей ступенью за инстинктивными являются действия сознательные и автоматические. Сознательным действием называется такое, которое известно совершающему субъекту до своего совершения, — такое действие, которое совершающий субъект может назвать, определить, объяснить, указать его причину и цель — раньше совершения.
Автоматические действия — это действия, бывшие раньше сознательными у данного субъекта и от частого повторения ставшие привычными и совершающиеся без сознания. Автоматические, заученные действия дрессированных животных были раньше сознательными не у животного, а у учившего его человека. Такие действия кажутся часто совершенно сознательными, но это полная иллюзия. Животное помнит порядок действий, и поэтому его действия кажутся обдуманными и целесообразными. И они действительно были обдуманы, но не им. Автоматические действия часто смешиваются с инстинктивными, — на самом деле они похожи друг на друга, но в то же время между ними огромная разница. Автоматические действия создаются субъектом в течение его собственной жизни. И они, прежде чем стать автоматическими, должны долгое время быть у него (или у другого лица) сознательными.
Инстинктивные действия создаются в течение жизни вида, и способность к ним в готовом виде передаётся путём наследственности. Автоматические действия можно назвать инстинктивными действиями, выработанными данным субъектом для себя. Инстинктивные действия нельзя назвать автоматическими, выработанными данным видом, потому что они никогда не были сознательными у отдельных индивидуумов данного вида, а образовались из ряда сложных рефлексов.
Рефлексы, инстинктивные действия и «рациональные» действия могут расцениваться как отражённые, то есть не как независимые.
Первые, вторые и третьи происходят не от человека непосредственно, а от внешнего мира. Человек — просто передатчик или преобразователь сил; все его действия, принадлежащие к этим трём категориям, производятся впечатлениями, исходящими от внешнего мира. В этих трёх видах действий человек фактически является автоматом, осознающим или не осознающим свои действия. Ничто не происходит от него самого.
Только высшая категория действий, то есть сознательные действия (которые, вообще говоря, мы не наблюдаем, так как мы путаем их с рациональными действиями, главным образом потому, что мы называем сознательные действия «рациональными»), только эти действия зависят не только от впечатлений, идущих от внешнего мира, но и от чего-то ещё помимо этого. Но способность на такие действия встречается очень редко, и только очень немногие люди обладают ею. Этих людей можно отнести к более высокому типу человека.
Теперь, установив вкратце различие между действиями, мы должны вернуться к поставленному вопросу: чем отличается психика животных от человеческой?
Из четырёх категорий действий животным доступны только две низших. Категория «рациональных» действий не доступна для них. Мы знаем, что животные не говорят так, как мы.
Раньше мы показали, что обладание речью неразрывно связано с обладанием понятиями. Следовательно, мы можем сказать, что животные не обладают понятиями.
Верно ли это, и возможно ли обладание инстинктивным разумом без обладания понятиями?
Всё, что мы знаем об инстинктивном разуме, говорит нам, что он действует, обладая одними только представлениями и ощущениями, а на низших ступенях обладая одними ощущениями. Сознание, мыслящее представлениями, должно быть инстинктивным разумом, то есть зависеть от эмоций. Только эмоции дают ему возможность производить тот выбор между имеющимися налицо представлениями, который со стороны производит впечатление суждения и умозаключения. В действительности животное не обдумывает своих поступков, а живёт эмоциями, подчиняясь в каждый данный момент той эмоции, которая в данный момент сильнее. Хотя, конечно, в жизни животного бывают очень острые моменты, когда перед ним стоит необходимость выбора из известного ряда представлений. Тогда его действия в данный момент могут показаться совершенно обдуманными. Например, животное, поставленное в опасность, действует часто удивительно осторожно и умно.
Но в действительности действия животного руководствуются только эмоциями. Раньше было показано, что эмоции целесообразны, и подчинение им у нормального существа должно быть целесообразно. Всякое представление животного, всякий образ воспоминания связан с каким-нибудь эмоциональным ощущением или эмоциональным воспоминанием, никаких неэмоциональных, холодных мыслей и образов в душе животного нет. А если есть, то они бездеятельны, не способны подвинуть его ни на какой поступок.
Таким образом, все действия животных, иногда очень сложные, целесообразные и на вид разумные, мы можем объяснить, не предполагая у животных существования понятий, суждений и умозаключений.
Наоборот, мы должны признать, что у животных нет понятий. Доказательством этого служит то, что у них нет речи. Если взять двух людей разных национальностей, разных рас, не знающих языка друг друга, и поселить их вместе, они сейчас же найдут способ объясняться. Один нарисовал пальцем круг, другой рядом нарисовал другой круг. Вот они уже и установили, что могут понимать друг друга. Если между людьми поставить толстую каменную стену, это им тоже не помешает. Один стукнул три раза, другой в ответ стукнул три раза, — сообщение установлено. Идея сообщения с жителями другой планеты основана именно на проекте световых сигналов. На Земле должен быть устроен огромный светящийся круг или квадрат. Его должны заметить с Марса или откуда-нибудь там и ответить таким же сигналом.
С животными мы живём рядом, а установить такого сообщения не можем. Очевидно, расстояние между нами больше и разница глубже, чем между людьми, разделёнными незнанием языка, каменными стенами и огромными расстояниями.
Другим доказательством отсутствия у животного понятий может служить неспособность животного действовать рычагом. То есть неспособность животного самостоятельно прийти к пониманию значения и действия рычага. Обыкновенное возражение, что животное не умеет действовать рычагом просто потому, что его органы — лапы и пр. не приспособлены для таких действий, не выдерживает критики, потому что любое животное можно выучить действовать рычагом. Значит, тут дело не в органах. Просто животное не может само прийти к идее рычага. Изобретение рычага сразу отделило первобытного человека от животных, и оно было неразрывно связано с появлением понятий. Психическая сторона понятия действия рычага состоит в построении правильного силлогизма. Не построив мысленно силлогизма, нельзя понять действия рычага. Не имея понятий, нельзя построить силлогизма. Силлогизм в сфере психической буквально то же самое, что рычаг в сфере физической.
Действие рычагом так же сильно отличает человека от животных, как речь. Если бы на Землю смотрели какие-нибудь учёные марсиане и изучали бы её объективно, в телескоп, издали, не слыша речи, не входя в субъективный мир обитателей Земли и не соприкасаясь с ним — они разделили бы существа, живущие на Земле, на два разряда — знакомых с действием рычага и незнакомых с действием рычага.
Психология животных для нас вообще очень туманна. Бесконечное количество наблюдений, сделанных над всеми животными от слонов до пауков, и бесконечное количество анекдотов об уме и сообразительности и о нравственных качествах животных ничего не меняют в этом. Мы представляем себе животных или живыми автоматами, или глупыми людьми. Мы слишком замкнулись в кругу своей психики. Мы не представляем себе другой и невольно думаем, что единственно возможный вид психики — это такой, каким обладаем мы. Но это иллюзия, которая мешает нам понять жизнь. Если бы мы могли войти в психический мир животного, понять, как оно воспринимает, понимает и действует, мы увидели бы много необыкновенно интересного.
Например, если бы мы могли представить себе, воссоздать мысленно логику животного, то это очень помогло бы нам понять нашу собственную логику и законы нашего мышления. Прежде всего, мы поняли бы условность и относительность наших собственных логических построений и вместе с тем условность всего нашего представления мира.
У животного должна быть очень своеобразная логика. Это, конечно, не будет логика в настоящем значении слова, потому что логика подразумевает существование логоса, то есть слова или понятия. Наша обычная логика, которой мы живём, без которой «сапожник не сошьёт сапога», сводится к простой схеме, формулированной Аристотелем в тех сочинениях, которые были изданы его учениками под общим заглавиемOrganon, то есть «орудие, инструмент» (мысли). Эта схема заключается в следующем:
А есть А.
А не есть не-А.
Всякая вещь есть или А, или не А.
Логики, заключённой в этой схеме — логики Аристотеля — вполне достаточно для наблюдения. Но для опыта её недостаточно, потому что опыт идёт во времени, а в формулах Аристотеля время в расчёт не принимается. Это было замечено на самой заре установления нашего опытного знания, отмечено Роджером Бэконом и формулировано через несколько столетий его знаменитым однофамильцем лордом Фрэнсисом Бэконом в сочинении Nouum organum — «Новое орудие» (мысли). Вкратце формулировку Бэкона можно свести к следующему:
То, что было А, будет А.
То, что было не А, будет не-А.
Всё было и останется либо А, либо не-А.
На этих формулах, сознаваемых или не сознаваемых, построен весь наш научный опыт, и на них же, собственно, построено шитьё сапог, потому что если бы сапожник не был уверен, что купленная вчера кожа будет кожей завтра, то он бы, вероятно, не решился шить сапоги, а стал бы искать какой-нибудь более верной профессии.
Формулы логики, как Аристотеля, так и Бэкона, сами по себе выведены из наблюдения фактов, и ничего другого кроме содержания этих фактов в себе не заключают и заключать не могут. Это не есть законы мышления, а только законы внешнего мира, как он воспринимается нами, или законы нашего отношения к внешнему миру.
Если бы мы могли представить себе «логику» животного, то мы поняли бы его отношение к внешнему миру. Наша главная ошибка относительно душевного мира животных заключается в том, что мы приписываем им свою собственную логику. Мы думаем, что логика одна, что наша логика есть нечто абсолютное, существующее вне нас и помимо нас. Между тем это только законы отношения нашего специфического «я» к внешнему миру или законы, которые находит во внешнем мире наше специфическое «я». Другое «я» найдёт другие законы.
Логика животного будет отличаться от нашей, прежде всего, тем, что она не будет общей. Она будет существовать для каждого случая, для каждого представления отдельно. Общих свойств, классовых, родовых и видовых признаков категорий для животного существовать не будет. Каждый предмет будет сам по себе, и все его свойства будут его специфическими свойствами.
Этот дом и тот дом — это совершенно разные предметы для животного, потому что это свой дом, а то чужой. Мы, вообще говоря, узнаем предметы по признакам сходства, животное должно узнавать их по признакам различия. Всякий предмет оно помнит по тому его признаку, который имел для него наиболее эмоциональное значение. В таком виде, то есть с эмоциональными тонами, представления сохраняются в памяти животного. Легко видеть, что такие представления сохранять в памяти гораздо труднее, и поэтому память животного обременена больше нашей, хотя по количеству знаний и по количеству того, что сохраняется в памяти, оно стоит много ниже нас.
Мы, раз увидев предмет, относим его к известному классу, роду и виду, подводим его под то или другое понятие и связываем его в уме с каким-нибудь «словом», то есть алгебраическим знаком, потом с другим, определяющим и т. д.
Животное не имеет памяти, у него нет этой умственной алгебры, при помощи которой мы мыслим. Оно должно знать данный предмет и запомнить его со всеми его признаками и особенностями. Ни один забытый признак уже не вернётся. Тогда как для нас все признаки подразумеваются в понятии, с которым мы связали этот предмет. И мы можем найти его в памяти по любому его признаку.
Из этого ясно, что память животного отягощена больше нашей и что именно это есть главная причина, мешающая умственной эволюции животного. Его ум слишком занят. Ему некогда двигаться вперёд. Можно остановить умственное развитие ребёнка, заставляя его заучивать наизусть ряды слов и ряды цифр. В таком же положении находится и животное. Это и объясняет тот странный факт, что животное умнее в молодости.
У человека расцвет интеллектуальной силы приходится на зрелый возраст, очень часто даже на старость. У животного как раз наоборот. Оно восприимчиво только в молодости. К зрелому возрасту его развитие останавливается и к старости, несомненно, идёт назад.
Логика животного, если мы попытаемся выразить её в формулах подобных формулам Аристотеля и Бэкона, будет такова:
Формулу А есть А животное поймёт.
Оно скажет: Я есть Я и т. п.
Но формулы А не есть не-А оно уже не поймёт. Не-А — это уже понятие.
Животное скажет так: Это есть это. То есть то. Это не то.
Или: этот человек есть этот человек. Тот человек есть тот человек. Этот человек не тот человек.
Дальше нам ещё придётся вернуться к логике животных. Пока нам нужно было только установить, что психология животных очень своеобразна и коренным образом отличается от нашей. И она не только своеобразна, но и очень разнообразна.
Среди известных нам животных, далее среди домашних животных, психологические различия так велики, что ставят их на совершенно различные плоскости. Мы не замечаем этого и ставим всех в одну рубрику — животные.
Гусь наступил лапой на арбузную корку, тянет её носом и не может вытащить, а поднять лапу у него не хватает соображения. Это значит, что его психика настолько туманна, что он плохо знает своё собственное тело, плохо отличает его от других предметов. Ни с собакой, ни с кошкой этого произойти уже не может. Своё тело они уже знают прекрасно. Но в отношениях к внешним предметам собака и кошка сильно различаются.
Я наблюдал собаку, «очень умного» сеттера. Когда у неё сбивался коврик, на котором она спала, и ей было неловко лежать, она понимала, что неудобство вне её и что оно заключается в коврике, и именно в положении коврика, и она хватала его зубами и вертела, и возила туда и сюда, и при этом ворчала, и вздыхала, и стонала, пока кто-нибудь не приходил помочь ей. Но сама расправить коврик она никогда не могла.
У кошки не явилось бы даже подобного вопроса. Кошка хорошо знает своё тело, но все вне себя она принимает как должное. Исправлять внешний мир, приспособлять его для своего удобства кошке никогда не приходит в голову. Возможно, это так, потому что кошка больше живёт в другом мире, чем в этом, в мире снов и фантазий. Поэтому если с её постелью будет что-то не так, кошка сама повернётся и изогнётся сотню раз пока не устроится удобно; или она уйдёт и ляжет в другом месте.
Обезьяна, конечно, легко разостлала бы себе коврик.
Вот четыре психологии совершенно различных. И это только один пример. Таких примеров можно набрать сотни. А между тем для нас все это одно животное. Мы смешиваем вместе очень много различного, наши «деления» очень часто неправильны, и это мешает нам разобраться в самих себе.
Кроме того, было бы неправильно утверждать, что упомянутые различия определяют «эволюционные стадии», и что животные одного вида выше или ниже других. Собака и обезьяна с их умом, с их способностью подражать и преданностью человеку (у собаки) кажутся выше, чем кошка, но кошка бесконечно превосходит их в интуиции, эстетическом смысле, независимости и в силе воли. Собака и обезьяна проявляют себя во всей своей полноте. Всю их суть можно увидеть. И не без причины кошка считается мистическим и оккультным животным. В ней существует много скрытого, много того, о чём кошка не знает сама. Если говорить в терминах эволюции, было бы гораздо правильнее сказать, что это животные разных ветвей эволюции, также как, по всей вероятности, не одна, а несколько ветвей эволюций существуют у человечества.
Признание нескольких независимых и, с некоторой точки зрения, равнозначных ветвей эволюции, развивающих совершенно различные свойства, вывело бы нас из лабиринта бесконечных противоречий в нашем понимании человека, и показало бы путь к пониманию единственного настоящего и важного для нас развития — эволюции в сверхчеловека.
Мы установили огромную разницу, существующую между психикой человека и животного. Разница эта, несомненно, должна сильно влиять на восприятие животным внешнего мира. Но как и в чём? Это именно то, чего не знаем и что мы должны постараться установить.
Для этого мы должны ещё раз вернуться к нашемувосприятию мира и рассмотреть детально, как мы воспринимаем мир, а затем посмотреть, как должно воспринимать мир животное со своей ограниченной психикой.
Прежде всего мы должны отметить, что по отношению к внешнему виду и форме мира восприятие у нас самое неправильное. Мы знаем, что мир состоит из тел, но мы видим и осязаем всегда только одни поверхности. Мы никогда не видим и не осязаем тела. Тело — это уже понятие, составленное из ряда представлений путём рассуждения и опыта. Для непосредственного ощущения существуют только одни поверхности. Ощущения тяжести, массы, объёма, которые мы мысленно связываем с «телом», на самом деле связаны для нас с ощущениями поверхностей. Мы только знаем, что это ощущение поверхностей идёт от тела, но самого тела мы никогда не ощущаем. Может быть, можно назвать «ощущением тела» сложное ощущение поверхностей, веса, массы, плотности, сопротивления и пр. Но мы должны мысленно связать все эти ощущения в одно и назвать это общее ощущение телом. Непосредственно мы ощущаем только поверхности и затем отдельно вес, сопротивление и пр. Тела, как такового, мы никогда не ощущаем.
Но мы знаем, что мир состоит не из поверхностей, знаем, что видим мир неправильно. Знаем, что никогда не видим мир, как он есть, даже не в философском смысле этого выражения, а в самом обыкновенном геометрическом. Мы никогда не видели куба, шара и т. п., а всегда только поверхности. Зная это, мы мысленно исправляем то, что видим. За поверхностями мыслим тело. Никогда не можем даже представить себе тела. Не можем представить себе куба или шара не в перспективе, а сразу со всех сторон.
Ясно, что мир не существует в перспективе, однако мы его иначе видеть не можем. Мы видим только в перспективе, то есть при восприятии искажаем мир нашим глазом. И мы знаем, что искажаем его. Знаем, что он не таков, каким мы его видим. И мысленно мы непрерывно поправляем то, что видит глаз, подставляем реальное содержание под те символы вещей, которые показывает нам наше зрение.
Наше зрение — сложная способность. Оно состоит из зрительных ощущений плюс памяти осязательных ощущений. Ребёнок старается ощупать все, что видит, — нос своей няньки, луну, «зайчика» на стене. Только постепенно он научается одним зрением различать близкое и далёкое. Но мы знаем, что и в зрелом возрасте мы очень легко подвергаемся оптическим иллюзиям. Отдалённые предметы мы видим плоскими, то есть ещё более неправильно, потому что рельеф — это все-таки символ, указывающий на какое-то свойство предметов. Человек на большом расстоянии рисуется нам силуэтом. Это происходит потому, что на большом расстоянии мы никогда ничего не осязаем, и глаз не был приучен замечать различия поверхностей, на близком расстоянии ощущаемые кончиками пальцев.
В связи с этим весьма интересны наблюдения за прозревшими слепыми. Периодическое издание Слепец за 1912 год содержит основанное на прямом наблюдении описание того, как люди, слепые от рождения, учатся видеть после операции, вернувшей им зрение. Вот как семнадцатилетний юноша описывает свои впечатления после восстановления зрения в результате удаления катаракты. На третий день после операции его спросили, что он видел; он ответил, что он видел обширное светлое пространство с тусклыми объектами, перемещающимися в нём. Он не различал эти объекты. Только через четыре дня он начал различать их, и лишь через две недели, когда его глаза привыкли к свету, он начал использовать своё зрение для различения объектов. Ему показали все цвета спектра, и он очень быстро освоил их, кроме жёлтого и зелёного, которые он продолжал путать в течение долгого времени. Помещённые перед ним куб, сфера и пирамида казались ему квадратом, плоским диском и треугольником. Когда плоский диск был помещён рядом со сферой, он не смог увидеть никаких различий между ними. Когда его попросили описать его первое впечатление от двух фигур, он ответил, что он сразу заметил различие между кубом и сферой и понял, что они не были рисунками, но не мог отличить их от представления квадрата и круга, пока не почувствовал кончиками пальцев то же самое ощущение, как если бы он коснулся квадрата и круга. Когда ему позволили взять в руки куб, сферу и пирамиду, после прикосновения к ним он сразу же узнал эти тела и был очень удивлён тем, что не смог сразу сделать это по их внешнему виду. Он пока ещё не имел никакого представления о пространстве, о перспективе. Все объекты казались ему плоскими. Хотя он знал, что нос был выступающим, а глаза находились во впадинах, человеческое лицо также выглядело плоским для его глаз. Он был очень рад восстановленному зрению, но по началу рассматривание объектов утомляло его; впечатления переполняли и истощали его. Вот почему даже при наличии полноценного зрения он время от времени возвращался к прикосновениям, как к форме расслабления.
Мы никогда не можем, хотя бы на очень небольшом пространстве, увидать часть внешнего мира так, как она есть, то есть так, как мы её знаем. Мы никогда не можем увидать письменный стол или шкаф сразу, со всех сторон и внутри. Наш глаз известным образом искажает внешний мир для того, чтобы мы, поглядев кругом, могли определить положение предметов относительно себя. Но посмотреть на мир не со своей точки мы никогда не можем. И никогда не можем увидать его правильно, не искажённым нашим зрением.
Рельеф и перспектива — это искажение предмета нашим глазом. Это оптическая иллюзия, обман зрения. Куб в перспективе — это условный знак трёхмерного куба. И все, что мы видим, это только условное изображение того условно-реального трёхмерного мира, который изучает наша геометрия, а не самый этот мир. На основании того, что мы видим, мы должны догадываться, что это в действительности есть. Мы знаем, что то, что мы видим, — неправильно, и представляем себе, то есть мыслим мир не таким, каким видим. Но если бы у нас не было сомнения в правильности нашего зрения, если бы мы думали, что мир такой и есть, каким мы его видим, то, очевидно, мы представляли бы себе его таким, каким видим. Однако на практике мы постоянно вносим поправки в то, что мы видим.
Способность делать поправки к тому, что видит глаз, непременно требует обладания понятиями, так как поправки производятся путём рассуждения, невозможного без понятий. Не обладая способностью делать поправки к тому, что видит глаз, мы бы видели мир иным, то есть многое, что есть, мы видели бы неправильно, не видели бы многого, что есть, и видели бы очень многое, чего в действительности вовсе нет.
Прежде всего, мы видели бы огромное количество несуществующих движений. Всякое наше собственное движение, для непосредственного ощущения, связано с движением всего кругом нас. Мы знаем, что это движение иллюзорно, но мы видим его как реальное. Предметы поворачиваются перед нами, бегут мимо нас, обгоняют друг друга. Дома, мимо которых мы тихо едем, медленно поворачиваются; если мы едем быстро, они тоже поворачиваются быстро; деревья неожиданно вырастают перед нами, бегут и исчезают.
Эта кажущаяся одушевлённость предметов вместе со сновидениями давала и даёт главную пищу сказочной фантазии.
И «движения» предметов в этих случаях бывают очень сложными. Посмотрите, как странно ведёт себя полоска хлеба перед окном вагона, в котором вы едете. Она подбегает к самому окну, останавливается, медленно поворачивается кругом себя и бежит в сторону. Деревья в лесу бегут явно с разной скоростью, одно обгоняя другое. Целые пейзажи иллюзорного движения! А солнце, которое до сих пор на всех языках «восходит» и «заходит» — и «движение» которого некогда так страстно защищалось!
Все это так представляется для нас. И хотя мы уже знаем, что эти движения иллюзорны, мы все-таки видим их и порой обманываемся.
Насколько больше иллюзий видели бы мы, если бы не могли разбираться умом в причинах, их производящих, и считали бы, что все существует именно так, как мы видим?
Я вижу, значит, это есть!
Это утверждение — главный источник всех иллюзий.
Правильно нужно говорить:
Я вижу, значит, этого нет! Или по крайней мере: я вижу, значит, это не так!
Но мы можем сказать последнее, а животное не может. Для него что оно видит, то и есть. Оно должно верить тому, что видит.
Каким же для него является мир?
Мир для животного является рядом сложных движущихся поверхностей. Животное живёт в мире двух измерений, его Вселенная имеет для него свойство и вид поверхности. И на этой поверхности для него идёт огромное количество всевозможных движений самого фантастического характера.
Почему для животного мир будет являться поверхностью?
Прежде всего, потому, что он для нас является поверхностью.
Но мы знаем, что мир не поверхность, а животное этого знать не может. Оно принимает всё таким, каким оно ему кажется. Поправлять то, что говорит глаз, оно не может — или не может в такой мере, как мы.
Мы можем мерить по трём направлениям, свойство нашего ума позволяет нам это. Животное может мерить только по двум направлениям одновременно. Никогда сразу по трём. Это зависит оттого, что, не обладая понятиями, оно не в состоянии отложить в уме меры первого направления, измеряя второе и третье.
Поясним это точнее.
Представим себе, что мы измеряем куб. При измерении куба в трёх направлениях нужно, измеряя одно направление, два другие держать в уме, помнить. А в уме их можно держать только в виде понятий, то есть только связав с разными понятиями, наклеив на них разные ярлыки.
Так, наклеив на два первые направления ярлычки длины и ширины, можно мерить вышину. Иначе невозможно. Как представления две первые меры куба совершенно тождественны и непременно сольются в уме в одно. Животное не обладает понятиями, не может на две первые меры куба наклеить ярлычки длины и ширины. Поэтому в тот момент, когда оно начнёт мерить вышину куба, две первые меры сольются в нечто одно. Животное, меряющее куб, обладая одними представлениями, без понятий, будет похоже на кошку, которую я раз наблюдал. Она растащила своих котят — их было штук пять или шесть — по разным комнатам и не могла собрать их вместе. Она хватала одного, приносила и клала рядом с другим. Потом бежала отыскивать третьего, приносила и клала его к двум первым, но сейчас же хватала первого и уносила его в другую комнату, клала там рядом с четвёртым, потом опять бежала сюда, хватала второго и тащила его куда-то к пятому и т. д., и т. д. Кошка билась со своими котятами целый час, искренно мучилась и ничего не могла сделать. Было ясно, что у неё не хватало понятий запомнить, сколько всего котят.
Объяснить себе отношение животного к измерению тела в высшей степени важно.
Все дело в том, что животное видит одни поверхности. (Это мы можем сказать с полной уверенностью, потому что сами видим только поверхности.) Видя одни поверхности, животное может представлять себе только два измерения. Третье измерение, рядом с первыми двумя, оно должно бы было уже мыслить, то есть это измерение должно быть понятием. Но понятий у животного нет. Третье измерение является тоже как представление. Поэтому в момент его появления два первых представления неизбежно сливаются в одно. Различия между двумя измерениями животное видит. Различия между тремя оно видеть не может. Это различие нужно уже знать. А для того чтобы знать, нужно обладать понятиями.
Тождественные представления должны у животного сливаться в одно, как для нас сливаются в одно два одновременных, одинаковых явления, происходящих в одной точке. Для него это будет одно явление, как для нас одно явление все одинаковые, одновременные явления, происходящие в одной точке.
Таким образом, животное будет видеть мир как поверхность и измерять эту поверхность только по двум направлениям.
Как же объяснить, что животное, находясь в двумерном мире или видя себя в двумерном мире, прекрасно ориентируется в нашем трёхмерном мире? Как объяснить, что птица летает и вверх, и вниз, и прямо, и в стороны, по всем трём направлениям; лошадь прыгает через канавы и барьеры; собака и кошка, по-видимому, понимают свойства глубины и вышины одновременно с длиной и шириной?
Чтобы объяснить это, мы должны вернуться к основным началам психологии животных. Мы уже указывали раньше, что очень многие свойства предметов, которые мы запоминаем как общие родовые, видовые свойства, животное должно запомнить как индивидуальные свойства предметов. Разбираться в этом огромном запасе сохраняющихся в памяти индивидуальных свойств им помогает эмоциональный тон, соединяемый у них с каждым представлением и с каждым воспоминанием ощущения.
Животное знает, скажем, две дороги как совершенно отдельные явления, не имеющие между собой ничего общего; одно явление, то есть одна дорога, состоит из ряда определённых представлений, окрашенных в определённые эмоциональные тона; другое явление, то есть другая дорога, состоит из ряда других определённых представлений, окрашенных в другие тона. Мы говорим, что и то, и другое дорога. Одна в одно место, другая в другое. Для животного две дороги не имеют ничего общего. Но оно помнит все эмоциональные тона в их последовательности, связанные с первой дорогой и связанные со второй, и поэтому помнит обе дороги с их поворотами, с ямами, с заборами и т. д.
Таким образом, запоминание определённых свойств виденных предметов помогает животному ориентироваться в мире явлений. Но, как правило, перед новыми явлениями животное гораздо более беспомощно, чем человек.
Животное видит два измерения. Третье измерение оно постоянно ощущает, но не видит его. Оно ощущает его как нечто преходящее, как мы ощущаем время.
Поверхности, которые видит животное, обладают для него многими странными свойствами, прежде всего многочисленными и разнообразными движениями.
Как уже было сказано, для него должны быть совершенно реальными все иллюзорные движения, которые нам тоже кажутся реальными, но относительно которых мы знаем, что они иллюзорны; поворачивание дома, мимо которого мы едем, вырастание дерева из-за угла, движение Луны между облаками и пр.
Но, кроме этого, для животного будет существовать много движений, которых мы даже не подозреваем. Дело в том, что очень многие совершенно неподвижные для нас предметы, собственно, все предметы, должны казаться животному движущимися. И именно в этих движениях ему будет являться третье измерение тел, то есть третье измерение тел будет ему представляться движением.
Попробуем представить себе, как животное воспринимает предметы внешнего мира.
Предположим, что перед ним стоят: большой круг и рядом с ним большой шар того же диаметра.
Стоя прямо против них на известном расстоянии, животное будет видеть два круга. Начав обходить его кругом, оно заметит, что шар остаётся кругом, а круг постепенно суживается — превращается в узкую полосу. При дальнейшем движении кругом полоска опять начинает расширяться и постепенно превратится в круг. Шар при движении кругом него не изменится. С ним начинают происходить странные феномены, когда животное приближается к нему.
Постараемся понять, как животное воспримет поверхность шара в отличие от поверхности круга.
Несомненно одно, что оно воспримет сферическую поверхность иначе, чем мы. Мы воспринимаем выпуклость или сферичность как общее свойство многих поверхностей. Животное по свойству своего психического аппарата должно воспринять сферичность как индивидуальное свойство данного шара. Чем же должна казаться сферичность в качестве индивидуального свойства данного шара?
С полной уверенностью можно сказать, что сферичность представится животному в виде движения поверхности, которую оно видит.
При приближении животного к шару должно произойти нечто вроде следующего: поверхность, которую животное видит, приходит в быстрое движение. Её центр выдвигается, а все остальные точки удаляются от центра с быстротой, пропорционально их расстоянию от центра (или квадрату расстояния от центра).
Именно таким образом животное должно ощущать сферическую поверхность. Похоже на то, как мы ощущаем звук. На известном расстоянии от шара животное видит плоскость. Приближаясь и дотрагиваясь до какой-нибудь точки на шаре, оно видит, что отношение всех других точек к этой точке изменилось в сравнении с тем, как должно бы было быть на плоскости, точно все остальные точки подвинулись, отступили в сторону. Дотрагиваясь до другой точки, он видит, что и от этой все остальные тоже отступили.
Это свойство шара будет казаться его движением, «вибрацией». Шар действительно будет похож на вибрирующую, колеблющуюся поверхность. Точно так же движением должен представляться животному всякий угол неподвижного предмета.
Видеть угол трёхмерного предмета животное может, только двигаясь мимо него, и при этом ему будет казаться, что предмет повернулся, — появилась новая сторона, а прежняя ушла или отодвинулась. Угол будет восприниматься как поворот, как движение предмета, то есть как нечто преходящее, временное, как перемена в состоянии предмета. Вспоминая раньше виденные углы, которые оно видело как движения тел, животное будет считать, что они уже прошли, кончились, исчезли — что они в прошедшем.
Конечно, животное не может так рассуждать, но оно будет действовать, как будто оно так рассуждало.
Если бы животное могло подумать о тех явлениях (то есть об углах и кривых поверхностях), которые ещё не входили в его жизнь, то, несомненно, оно представило бы себе их только во времени, то есть никакого реального существования у них в настоящий момент, когда они ещё не появились, животное предположить не могло бы. И если бы оно могло выразить своё мнение о них, то оно сказало бы, что эти углы существуют в возможности, что они будут, но что сейчас их нет.
Угол дома, мимо которого она каждый день пробегает, для лошади есть явление, повторяющееся при известных обстоятельствах, но все-таки только происходящее во времени явление, а не пространственное и постоянное свойство дома.
Угол для животного должен быть временным явлением, а не пространственным, как для нас.
Таким образом, мы видим, что животное свойства нашего третьего измерения будет воспринимать как движения и относить эти свойства ко времени, то есть к прошедшему, или будущему, или к настоящему, то есть к моменту перехода будущего в прошедшее.
Это — в высшей степени важное обстоятельство, в котором лежит ключ к пониманию нашего собственного восприятия мира, и поэтому мы должны остановиться на нём подробнее.
До сих пор мы брали высшее животное: собаку, кошку, лошадь. Теперь попробуем взять низшее. Возьмём улитку. Мы ничего не знаем о её внутренней жизни, но, несомненно, её восприятие очень мало похоже на наше. По всей вероятности, улитка обладает неясными ощущениями окружающего. Вероятно, она чувствует тепло, холод, свет, темноту, голод — и она инстинктивно (то есть подталкиваемая руководящим удовольствием-болью) тянется к необъеденному краю листа, на котором она сидит, и отодвигается от сухого листа. Её движениями руководит удовольствие-боль, она всегда стремится к одному и уходит от другого. Она всегда движется по одной линии. От неприятного к приятному. И по всей вероятности, кроме этой линии она ничего не сознает и не ощущает. Эта линия — весь её мир. Все ощущения, приходящие извне, улитка ощущает на этой линии своего движения. А приходят они из времени — из возможных делаются настоящими. Вся наша Вселенная для улитки существует частью в возможности, или в будущем, частью в прошедшем — то есть во времени. В пространстве лежит одна линия. Все остальное — во времени. Более чем вероятно, что улитка не сознает своих движений, делая усилия всем телом, она движется вперёд к свежему краю листа, но ей кажется при этом, что движется к ней лист, возникая в этот момент, появляясь из времени, как для нас появляется утро.
Улитка — это одномерное существо
Высшее животное, собака, кошка, лошадь — это двумерное существо. Для него пространство представляется поверхностью, плоскостью. Все вне этой плоскости лежит для него во времени.
Таким образом, мы видим, что высшее животное — двумерное существо, сравнительно с одномерным выделило из времени ещё одно измерение.
Мир улитки имеет одно измерение — наши второе и третье измерения лежат для неё во времени.
Мир собаки имеет два измерения, наше третье измерение лежит для неё во времени.
Животное может помнить все «явления», которые оно наблюдало, то есть все свойства трёхмерных тел, с которыми оно соприкасалось, но оно не может знать, что повторяющееся для него явление есть постоянное свойство тела трёх измерений — угол, или кривизна, или выпуклость.
Такова психология восприятия мира двумерным существом.
Для него каждый день будет всходить новое солнце. Вчерашнее солнце ушло и больше не повторится. Завтрашнее ещё не существует.
Ростан не понял психологии Шантеклера. Петух не мог бы думать, что он будит солнце своим криком. Солнце не засыпает для него. Оно уходит в прошедшее, исчезает, уничтожается, перестаёт быть. Завтра если будет, то будет новое солнце. Чтобы быть, оно должно не проснуться, а возникнуть, родиться. Животное (если бы оно могло бы думать, не теряя свою характерную психологию) не могло бы поверить в появление сегодня того же самого солнца, которое было вчера. Так мыслят люди.
Для петуха каждое утро встаёт новое солнце, так же как для нас каждый день наступает новое утро, каждый год наступает новая весна.
Петух не мог бы понять, что солнце одно, одно и то же и вчера, и сегодня, — точно так же, как, вероятно, мы не можем понять, что утро одно и весна одна.
Движение предметов, то, которое и для нас не иллюзорное, а реальное движение, как движение вращающегося колеса, катящегося экипажа, и т. п., для животного должно сильно отличаться от того движения, которое оно видит во всех неподвижных для нас предметах, от того движения, в виде которого ему является третье измерение тел. Это первое движение (то есть движение, которое также реально и для нас) должно казаться животному спонтанным, живым.
Эти два рода движения будут для него несоизмеримы. Угол или выпуклую поверхность животное будет в состоянии измерить, хотя и не понимая их настоящего значения и считая их движением. Но настоящего движения, то есть того, которое есть движение для нас, оно никогда не будет в состоянии измерить. Для этого необходимо обладать нашим понятием времени и мерить все движения относительно какого-нибудь одного более постоянного, то есть сравнивая все движения с каким-нибудь одним. Животное этого сделать не может, не обладая понятиями. Поэтому реальные для нас движения предметов для него будут неизмеримы — и, как неизмеримые, несоизмеримы с другими движениями, которые для него реальны и измеримы, а для нас иллюзорны — и в действительности представляют собой третье измерение тел.
Последнее неизбежно. Если животное ощущает и измеряет как движение то, что не есть движение, то ясно, что оно не может одной и той же мерой мерить то, что есть и что не есть движение.
Но это не значит, что оно не может знать характера движений, идущих в нашем мире, и сообразоваться с ними. Наоборот, мы видим, что животное прекрасно ориентируется среди движений предметов нашего трёхмерного мира. Тут ему на помощь приходит инстинкт, то есть способность, выработанная тысячелетиями подбора, действовать целесообразно без сознания цели. И животное прекрасно разбирается во всех идущих кругом него движениях.
Но, различая два рода явлений, два рода движения, животное одно из них должно объяснить непонятным ему внутренним свойством предметов, то есть, по всей вероятности, будет считать это движение результатом одушевлённости предметов, а движущиеся предметы — живыми.
Котёнок играет с мячиком или со своим хвостом, потому что мячик или хвост убегают от него.
Медведь будет драться с бревном, пока бревно не сбросит его с дерева, потому что в раскачивающемся бревне ему чувствуется что-то живое и злобное.
Лошадь путается куста, потому что куст неожиданно повернулся и махнул веткой.
В последнем случае куст мог даже совсем не двигаться — бежала лошадь. Но ей показалось, что куст двигался, и, следовательно, он был живым. По всей вероятности, всё движущееся для животного живое. Почему собака так отчаянно лает на проезжающий экипаж? Для нас это не совсем понятно. Мы не видим, как вертится, гримасничает и вся перевёртывается на глазах у собаки проезжающая пролётка. Она вся живая — колеса, верх, крылья, сиденье, седоки — все это движется, перевёртывается.
Попробуем теперь подвести итоги того, к чему мы пришли.
Мы установили, что человек обладает ощущениями, представлениями и понятиями, что высшие животные обладают ощущениями и представлениями, а низшие животные одними ощущениями. Заключение о том, что животные не имеют понятий, мы вывели главным образом из того, что у них нет слов и речи. Затем мы установили, что, не имея понятий, животные не могут постигнуть третьего измерения и видят мир как поверхность, то есть не имеют средств — орудия — для исправления своих неправильных ощущений мира. И дальше мы нашли, что, видя мир как поверхность, животные видят на этой поверхности очень много несущественных для нас движений. Именно как движения должны им представляться все те свойства тел, которые мы считаем свойствами их трехмерности. Так угол и сферическая поверхность должны представляться им движением плоскости. И затем мы пришли к выводу, что всё, лежащее для нас, как постоянное, в области третьего измерения, животные должны считать преходящими вещами, случающимися с предметами, — временными явлениями.
Таким образом, во всех своих отношениях к миру животное оказывается совершенно аналогичным предположенному нереальному двумерному существу, живущему на плоскости. Весь наш мир является для животного плоскостью, сквозь которую проходят явления, идущие по времени, или во времени.
Итак, мы можем сказать, что мы установили следующее: что при известном ограничении психического аппарата, воспринимающего внешний мир, должен для субъекта, обладающего этим аппаратом, изменяться весь вид и все свойства мира. И два субъекта, живущие рядом, но обладающие разными психическими аппаратами, должны жить в разных мирах, — разными должны быть для них свойства протяжённости мира. И мы видели условия, не придуманные, не сочинённые, а действительно существующие в природе, то есть психические условия жизни животных, при которых мир является то плоскостью, а то даже линией.
То есть мы установили, что трёхмерная протяжённость мира для нас зависит от свойств нашего психического аппарата; или что трёхмерность мира не есть его свойство, а только свойство нашего восприятия мира.
Иначе говоря, трёхмерность мира есть свойство его отражения в нашем сознании.
Если все это так, то очевидно, что мы реально доказали зависимость пространства от чувства пространства. И раз мы доказали существование чувства пространства низшего сравнительно с нашим, то этим мы доказали возможность чувства пространства высшего сравнительно с нашим.
И мы должны признать, что если у нас образуется четвёртая единица мышления, так же отличающаяся от понятия, как понятие от представления, то одновременно с этим в окружающем нас мире явится для нас четвёртая характеристика, которую мы геометрически можем назвать четвёртым направлением или четвёртым перпендикуляром, потому что в этой характеристике будут заключаться свойства предметов, перпендикулярные всем нам известным и не параллельные ни одному из них. Иначе говоря, мы увидим или почувствуем себя в пространстве не трёх, а четырёх измерений, а в окружающих нас предметах и в наших собственных телах окажутся общие свойства четвёртого измерения, которых мы раньше не замечали — или считали индивидуальными свойствами предметов (или их движением), подобно тому, как животные считают движением предметов их протяжение по четвёртому измерению.
И увидав или почувствовав себя в мире четырёх измерений, мы увидим, что мир трёх измерений реально не существует и никогда не существовал, — что это было создание нашей фантазии, фантом,
призрак, иллюзия, оптический обман, всё что угодно, только не реальность.
И все это совсем не «гипотеза», не предположение, а совершенно точный метафизический факт, такой же факт, как существование бесконечности. Позитивизму для своего существования нужно было бы как-нибудь уничтожить бесконечность или, по крайней мере, назвать её «гипотезой», которая может быть верна, а может быть и неверна. Но бесконечность не гипотеза, а факт. И такой же факт многомерность пространства и все, что она за собой влечёт, то есть нереальность всего трёхмерного.
Не знаю, как другие, но когда я прочитала этот отрывок после того, как кассиопеяне рассказали нам о восприятии в четвёртой плотности, мне стала совершенна очевидна бездна, лежащая между нашим восприятием окружающего мира и тем, чем он действительно является. Оставим теперь Успенского и его размышления о восприятии высших плотностей и вернёмся к нашему повествованию о Волне и последующим открытиям, куда они привели, и что мы поняли на данный момент.
Примерно через неделю после моего вопроса о «суфии», который привёл к теме «нестабильных гравитационных волн», я решила задать несколько вопросах о плотностях. Я действительно просто пыталась понять, почему мы можем воспринимать окружающее только в узких рамках нашей реальности. Я хотела знать, какой должна быть реальность в других, скрытых от нас мирах. Я не могла понять разницу между четвёртой и пятой плотностями, потому что огромное количество популярных или широко известных учений говорят о физических мирах, а затем — бац! — вы уже в эфирном или «астральном» мире.
Кассиопеяне, похоже, пытались рассказать нам о том, что существует «парафизический», то есть промежуточный уровень, обладающий весьма специфичной материальностью, где также можно умереть и попасть в эфирный мир. Это была совершенно новая идея, которая казалась мне достаточно интересной, чтобы рассмотреть её детальнее. И тогда я обратилась к этому вопросу:
22 июня 1996 года
В: (Л) Сегодня я хотела бы спросить о пятой плотности. Как работает «граница» между четырьмя физическими плотностями и пятой плотностью?
О: Зона регенерации; индивид должен находиться в прямом, идеально сбалансированном контакте с обитателями шестой плотности для того, чтобы реализовать необходимость фазы размышления/обучения между инкарнациями в плотностях с первой по четвёртую.
В: (Л) Когда индивид приобретает весь возможный опыт в плотностях с первой по четвёртую, остаётся ли он в течение какого-то периода в пятой плотности перед тем, как перейти в шестую?
О: Да.
В: (Л) Когда ты умираешь в третьей и переходишь в пятую, проходишь ли ты через четвёртую?
О: Нет.
В: (Л) Когда ты находишься в пятой плотности, входит ли в твои обязанности быть проводником? Существует ли в пятой плотности два вида существ? Те, кто находятся там для регенерации, и те, кто там просто обитает? (Я слышала множество различных теорий на этот счёт, в том числе, что «души умерших» по своему желанию могут стать «проводниками» или вроде того. У меня не было чёткого представления, как всё это работало.)
О: Нет. Все являются одним во вневременном понимании всего, что есть.
В: (Л) Если в пятой плотности индивид обладает вневременным пониманием, что тогда отличает тех, кто «регенерируется», от тех, кто переходит из пятой плотности в шестую?
О: Размышление раскрывает необходимую плотность.
В: (Л) То есть, находясь в состоянии единства с другими существами в пятой плотности, ты приходишь к определённому пониманию своих уроков…
О: В состоянии баланса. И это, моя дорогая, ещё один пример того, как гравитация связывает всё сущее… «Великий уравнитель!»
В: (Л) Я представляю себе это так: этот круг движется наружу, увеличиваясь в размерах, после чего он начинает постепенно сходиться и в конечном счёте возвращается к источнику. Это верно?
О: Приблизительно.
В: (Л) Получается, что ровно половина всего сущего движется к дисбалансу, в то время как вторая половина — к балансу?
О: Приблизительно.
В: (Л) Весь космос? Всё сущее?
О: Да.
В: (Л) Возможно ли, что в одной части космоса присутствует больше энергии, стремящейся к балансу, а в другой — больше той, что ищет дисбаланса?
О: О, да!
В: (Л) Относится ли Земля к такому месту, где на данный момент больше дисбаланса чем баланса?
О: Да, но быстро движется назад в сторону баланса.
В: (Л) Граница между мирами — часть процесса балансировки?
О: Да.
В: (В) Несколько недель назад несколько из нас начали страдать от внутреннего жара, бессонницы и прочих вещей. Что это было?
О: Образ. Глубокая связь волокнистого сочленения в структуре ДНК.
В: (В) Я хотел бы узнать: сильная горячка, которую я испытываю, — это лишь плод моего воображения, или температура моего тела действительно повышается?
О: Только в четвёртой. Просачивание, привыкай к этому!
В: (Л) Значит ли это, что мы действительно переживаем просачивание из четвёртой плотности?
О: Образ.
В: (В) Небольшие вспышки света, которые я наблюдаю, — это также проявление этого?
О: Возможно, но постарайся сосредоточиться на эфирной значимости, а не на физической.
В: (Л) Когда вы говорите «глубокая связь волокнистого сочленения в структуре ДНК», значит ли это, что мы соединяемся с растущим и развивающимся телом четвёртой плотности?
О: Медленно, но верно. Мы вам уже говорили, что грядущие «изменения» связаны скорее с факторами духовности и осознания, чем с физическими факторами, о которых так часто пишут. Символизм — это необходимый инструмент в обучении. Однако фокус состоит в том, чтобы увидеть скрытые в символизме уроки, а не зацикливаться на буквальном значении символов!
В: (Л) Вы говорите, символизм связан со скрытым смыслом. Вы использовали символы «образ» и «глубокая связь волокнистого сочленения» в структуре ДНК. Это были материальные символические образы?
О: Да.
В: (Л) Каково ваше определение «образа»? У нас есть множество определений.
О: Учиться забавно, в чём ты убеждалась уже много раз!
В: (Л) Вы настолько разожгли моё любопытство, что я действительно хочу узнать об этом! И как так случилось, что именно я должна всё разузнавать?
О: Потому что ты попросила о «силе», которая тебе бы позволила понять важнейшие аспекты всей действительности. И в этом мы тебе помогли.
В: (Л) Образ. Сочленение ДНК. (В) «Сила» была в кавычках.
О: Оставь эту тему на время, вскоре ты будешь знать об этом достаточно.
В: (В) Это тело четвёртой плотности… Оно уже существует и мы можем с ним взаимодействовать?
О: Хабеас корпус?
В: (В) Ну, они только сказали… (Л) Что ж, должно быть они имели в виду, что ты и есть оно — ты постепенно трансформируешься, и все эти неприятные побочные эффекты просто часть этого.
О: Да.
В: (В) Отпадно! (Л) Т*** А*** показал мне парочку акупунктурных точек, которые, похоже, вызывают изменённое состояние сознания. Являются ли они, как он говорит, способом открыть дверь к подсознанию?
О: Стимулируют эндорфины.
В: (Л) Есть ли точки на теле, которые могут помочь с открытием ворот в подсознание?
О: В такой помощи нет никакой необходимости. Во-первых, мы хотели бы предложить тебе поискать для этого «спин-доктора»!!
В: (Л) Может ли «спин-доктор» быть мастером-суфием?
О: Один пример.
В: (Л) Да. Они продолжают подкидывать темы, связанные с вращением.
О: Хиллард. Лидскалнин. Коралловый замок
В: (Л) Что ж, они действительно налегают на тему гравитации. Можно мне задать вопрос на другую тему?
О: Ты можешь спросить хоть о пасхальном кролике, если пожелаешь.
В: (Л) Восприятие времени существует лишь в третьей плотности?
О: Нет.
В: (Л) Хорошо, какие ещё?
О: 4, 5, 6, 7.
В: (Л) Но я думала, что восприятие времени — это иллюзия.
О: Ваше восприятие времени — это иллюзия. Помнишь пример, когда собаки и кошки едут в машине?
В: (Л) Да. Успенский и лошадь. Значит, время, по сути, всё-таки существует?
О: Но не такое, каким вы его знаете. Когда мы упоминаем вневременность, мы говорим лишь о знакомой вам точке зрения.
В: (Л) Значит ли это, что время существует, и пространство конечно?
О: Ты путаешься, потому что твоё врождённое восприятие размывает образ, который пытаются создать твои усилия.
В: (Л) Хорошо, давайте вернёмся к «балансировке» Земли. Как это может быть сделано?
О: Нечётко сформулированный вопрос.
В: (Л) Давайте так: представители группы «чаш любви и света» говорят о том, что Земля будет сбалансирована, потому что все будут преисполнены положительными мыслями, и все их чаши любви и света в конечном итоге достигнут критической массы и «разольются» на всё оставшееся человечество, и все плохие ребята превратятся в хороших. Это общепринятая версия. Вы это имеете в виду?
О: Нет.
В: (Л) Замечательно! Та энергия, которая проявляется позитивно на всей планете, уменьшит ли она уровень негативности существ, живущих на ней?
О: Дело не в этом. О: Когда «Земля» станет миром четвёртой плотности, все силы — как служащие себе, так и служащие другим, — будут находиться в прямом контакте друг с другом… Это будет «игра на равных», а значит, находиться в балансе.
В: (Л) Говоря о балансе, один из кругов на полях вы расшифровали как «феномен астрономических близнецов». Что такое феномен астрономических близнецов?
О: Множество идеально подходящих значений. Двойственность, как в «Алисе в зазеркалье».
В: (Л) Двойные образы. Хмм… Это относится к материи и антиматерии?
О: Да, и…
В: (Л) Гравитация и проявление с одной стороны и проявление отражённого образа с другой…
О: Да, и… Астрономический.
В: (Л) Хорошо, это имеет отношение к звёздам и планетам… астрономический в понятиях другой Вселенной, альтернативной Вселенной, состоящей из антиматерии?
О: Да, и…
В: (Л) Эта альтернативная Вселенная из антиматерии является источником происхождения феномена или проявляется в нашей Вселенной?
О: Скорее как портал или «проводник».
В: (Л) С помощью этой альтернативной Вселенной мы сможем перейти в четвёртую плотность? Это как завеса или что-то вроде пропасти?
О: Думай о ней как о скоростном шоссе. Граница между мирами — это странствующая волна.
В: (Л) Хорошо, вы говорите «странствующая волна», а затем, что антиматерия — это шоссе. Значит ли это, что прохождение сквозь антиматерию или взаимодействие с ней неким образом происходит под действием волны, или границы между мирами?
О: Она изгибает пространство-время; как раз тут и могут быть использованы ваши нестабильные гравитационные волны.
В: (Л) Использование антиматерии путём создания электромагнитного поля, схлопывающего гравитационную волну, позволяет антиматерии объединиться с материей, создавая портал, посредством которого пространство-время может быть изогнуто, то есть появляется возможность путешествовать сквозь него с помощью этого «изгибания». Другими словами, создание электромагнитного поля, как бы притягивающего антиматерию, и есть изгибание пространства-времени? Верно?
О: Да.
В: (В) Для каждого индивида предусмотрен отдельный портал, или это один большой портал?
О: Нет.
В: (В) То есть, мы пройдём через портал все вместе?
О: Нет.
В: (В) Если не существует индивидуальных порталов и порталов для групп людей…
О: Портал там, где ты пожелаешь. С правильной технологией ты можешь создать портал в любом месте. Существует бесконечное количество вариантов.
В: (Л) Правильная технология. Нестабильные гравитационные волны. А ещё вы однажды посоветовали нам изучать катушки Тесла… антиматерия… дестабилизация гравитационных волн с помощью генерации электромагнитных волн позволяет антиматерии вступить во взаимодействие с материей, что затем создаёт портал… Когда пришельцы похищают людей, они путешествуют туда и обратно во Вселенной из антиматерии?
О: Приблизительно. Они транспортируют через неё, но большинство похищений происходит в третьей или четвёртой плотностях.
В: (Л) Это путешествие через Вселенную из антиматерии и есть то, что люди описывают в своих похищениях как «огненную стену»? Распад на части. Демолекуляризация?
О: Нет. Это транспространственная атомная ремолекуляризация.
В: (Л) Хорошо, как бы воспринимал Вселенную из антиматерии человек, проходящий через неё?
О: Никак.
В: (Л) Почему?
О: Нет пространства, нет времени.
В: (Л) Во Вселенной из антиматерии нет ни пространства, ни времени… значит, несчастные ребята с Рейса 19, возможно, оказались как раз там?
О: Да.
В: (Л) И в таком месте можно застрять?
О: Да. И если вы находитесь в коконе искажения времени, то вы пребываете в состоянии гиперсознания, то есть воспринимаете «нулевое время», как будто это миллионы лет, в случае, если цикл замкнут или закрыт, как это было с Филадельфийским экспериментом. И на этой ноте мы желаем доброй ночи.
Теперь позвольте мне свести вместе два тезиса из этого транскрипта:
О: Когда «Земля» станет миром четвёртой плотности, все силы — как служащие себе, так и служащие другим, — будут находиться в прямом контакте друг с другом… Это будет «игра на равных», а значит, находиться в балансе.
В: (Л) То есть, находясь в состоянии единства с другими существами в пятой плотности, ты приходишь к определённому пониманию своих уроков…
О: В состоянии баланса. И это, моя дорогая, ещё один пример того, как гравитация связывает всё сущее… «Великий уравнитель!»
Вспомним, что уже говорилось о «сущностях-эссенциях» в главе 2:
В: (Л) Все эти остальные части нас в других мирах сейчас живут своей жизнью?
О: Да.
В: (Л) И что с ними случится, когда произойдёт пересечение границы между мирами?
О: Соединятся.
В: (Л) Нужно ли нам использовать глубокий гипноз, чтобы вспоминать наши составные части и постепенно принимать это??
О: Произойдёт непроизвольно. Будет похоже на термоядерный взрыв.
И что было сказано в обсуждении «страны Оз»:
В: (Т) Итак, когда те, кто будут готовы к переходу в четвёртую плотность, совершат его, они в этот момент, пусть лишь на короткое время, испытают целостность или слияние со своей сущностью во всех плотностях?
О: Лишь на неизмеримо короткое мгновение, известное как «просветление»!
В: (Т) Но поскольку времени не существует, на протяжении этого мгновения, а может бесконечности, в зависимости от того, как человек измеряет время, мы можем испытать единство с самими собой?
О: Это может показаться продолжающимся «вечность».
В: (Л) Это то, что нам известно как «восхищение»?
О: Некоторые так пытались объяснить инстинктивные мыслеформы.
Похоже мы определили нашу Волну — это гравитационная Волна.
Пока всё идёт хорошо, да? Вы всё ещё со мной? Все знают, что я пытаюсь выяснить с помощью этих вопросов? Я так думала, и, более того, я думала, что ухватилась за ниточку. Я думала, что у меня есть ключ к разгадке. Меня настолько захватила идея гравитационных волн, раскрывающих тайны физики, что я даже не могла спать по ночам, воображая себя лауреатом Нобелевской премии!
Вот она я, миссис среднестатистическая Америка с пятью детьми и доской для общения с духами в комнате рядом с кухней, которая вот-вот раскроет мне все секреты пространства, времени и бытия!
Я собиралась сделать это во имя всех женщин мира, с которыми обращались как с людьми второго сорта с тех самых пор, как этот пронырливый Ящер Иегова/Яхве дал Еве яблоко. Я хотела сделать это ради всех невоспетых героев и доморощенных гениев, влачивших своё существование в тихом отчаянии, вопрошая по ночам небеса: «Почему я здесь? Что я должен делать?» Моя маленькая игрушечная доска собиралась дать мне новую Теорию Всего! Я думала обернуть всё это в красивую аккуратную упаковку и послать в ближайший университет, а они, увидев это, просто сойдут с ума и отправят меня в Стокгольм за моей медалью!
Какое опьяняющее чувство! Я должна была это предвидеть, но не сделала этого. Это была яма. Знаете, ну та, в которую падают высокомерные? На следующем сеансе я в неё свалилась.